История девяти сюжетов - Страница 29


К оглавлению

29

По установившимся правилам повествования рассказ об одном и том же событии не должен повторяться дважды: при повторении впечатление неизбежно ослабляется.

Дюма нарушил этот канон. И в повторении рассказ не только не побледнел, но необычайно много выиграл.

Первый рассказ Гайде слушают Монте-Кристо и его гость, сын графа де Морсера Альбер, не подозревающий о злодеяниях отца (Гайде не называет имени человека, предавшего ее отца). Второй рассказ перенесен в совсем иную, накаленную обстановку всеобщего ожидания и напряжения.

Происходит заседание высшего государственного органа Франции — палаты пэров. Депутаты взволнованы сообщением влиятельной газеты, что французский офицер, по имени Фернан, пользовавшийся полным доверием Али, янинского паши, предал его туркам. Самое эффектное в сообщении — заключительная фраза: «В настоящее время он носит имя графа де Морсер и заседает в Палате пэров».

Ничего не зная о газетной сенсации, Морсер появляется в палате пэров, надменный, как всегда. На трибуну поднимается один из почтенных членов верхней палаты и читает вслух нашумевшую заметку.

«…Граф де Морсер так страшно побледнел, что трепет пробежал по рядам, и все присутствующие впились глазами в графа».

Морсер так подавлен и потрясен этим безмерным и неожиданным бедствием, что едва мог пробормотать несколько слов.

Но может быть, смущение графа имеет своим источником не стыд виновного, а изумление невинного? Так думают некоторые. Палата выделяет двенадцать человек в комиссию для расследования.

Разразился первый удар. Но не последний.

Наступает день и час, когда палата пэров должна решить, соответствует ли истине тяжкое обвинение против одного из ее членов.

Морсер представляет документы, из которых явствует, что Али-паша относился к нему с безграничным доверием. Именно ему, Морсеру, поручено было вести с султаном переговоры, от которых зависела жизнь или смерть янинского паши. В доказательство Морсер показывает перстень, врученный ему Али-пашой, дававший право входа во дворец в любое время дня и ночи. К несчастью, заканчивает граф, переговоры не увенчались успехом, и когда он, Морсер, вернулся, чтобы защитить Али-Тебелина, тот был уже мертв. Перед смертью Али-паша — так велико было его доверие — поручил ему свою жену и дочь.

Произнесенная твердым голосом защитительная речь Морсера производит благоприятное впечатление. Чаша весов его судьбы поднимается вверх.

В этот момент председателю палаты подают письмо. Испытующе глядя на Морсера, он спрашивает, что же сталось с женой и дочерью Али-паши.

Граф не знает.

Может ли граф сослаться в подтверждение слов на какого-нибудь свидетеля?

Нет. Людей, которые окружали пашу, либо нет в живых, либо они рассеялись по лицу земли.

Шепот одобрения пронесся по залу.

Осталось проголосовать, что обвинение не подтвердилось.

Но председатель вновь берет слово. Есть возможность выслушать свидетеля, и очень важного.

«Граф де Морсер побледнел и так стиснул бумаги, что они захрустели под его пальцами». Чаша весов стремительно падает вниз.

Входит свидетельница, с ног до головы закутанная в покрывало. Председатель просит незнакомку приоткрыть его. Перед палатой молодая женщина в греческом костюме.

Морсер падает в кресло. Ноги ему отказываются служить.

«— Кто вы?.. — спрашивает председатель.

— Я Гайде, дочь Али-Тебелина, янинского паши, и Василики, его любимой жены.

Граф де Морсер с таким ужасом смотрел на нее, словно пропасть внезапно разверзлась у его ног».

Может ли она подтвердить свое заявление? Да. Вот документы: о рождении, о крещении (в вере матери). И о продаже ее и ее матери армянскому купцу Эль-Коббиру. Французский офицер, служивший у ее отца, в своей изменнической сделке с Портой выговорил себе, как долю добычи, жену и дочь своего благодетеля. Купец удостоверяет, что он купил их у французского офицера за тысячу кошельков, то есть за 400 тысяч франков.

«Лицо графа покрылось зеленоватой бледностью, а глаза его налились кровью…»

Председатель задает ему вопрос: признает ли он в этой девушке дочь Али-Тебелина, янинского паши?

Морсер пытается защититься ложью: «Нет, все это лишь козни моих врагов».

И тут следует громовой финал.

Гайде обернулась, увидела Морсера и страшно вскрикнула.

«— Ты не узнаешь меня, — воскликнула она, — но зато я узнаю тебя! Ты Фернан Мондего… Это ты предал замки Янины! Это ты, отправленный в Константинополь, чтобы договориться с султаном о жизни или смерти твоего благодетеля, привез подложный фирман о полном помиловании! Ты, благодаря этому фирману, получил перстень паши, чтобы заставить Селима, хранителя огня, повиноваться тебе! Ты зарезал Селима! Ты продал мою мать и меня купцу Эль-Коббиру! Убийца! Убийца! Убийца!.. Узнаю ли я его!.. Пусть он посмеет теперь сказать, что он меня не узнает!»

Дантес не нанес доносчику ни одного физического удара. Но моральную пытку он заставил его перенести в полной мере. Морсер подвергнут мучительной публичной казни. Такой, какую он заслужил. И она страшнее, чем удар ножа.

Тем более что смертельный удар нанесет себе сам Морсер — выстрелом из пистолета. Когда он увидит, что жена Мерседес и сын Альбер покинули его, оставив все свое имущество, потому что не желают иметь ничего общего ни с преступником, ни с богатствами, доставшимися ценой неслыханных злодеяний.

Как засверкала бы ослепительными огнями эта сцена в театре! Дюма выступает здесь блистательным драматургом, столь же эффектным, каким он является повествователем в эпизодах Дантес — аббат Фариа и «кинематографистом» в сценах краха и спасения арматора Морреля.

29