История девяти сюжетов - Страница 38

В «Проекте программы нашей партии», написанном в 1899 году, через шестьдесят с лишним лет после появления «Капитанской дочки», Ленин указывает на наличие революционных элементов в крестьянстве и вместе с тем на политическую неразвитость и темноту крестьян. И подводит итог:

«Мы… нисколько не стираем разницы между «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным», и революционной борьбой…»

Бессмысленная беспощадность неизбежно проявлялась в стихийных восстаниях низов. Доведенные до отчаяния, они без разбору мстили дворянам, чиновникам, офицерам.

Пушкин был свидетелем одного из таких бунтов, вызванного зверским режимом аракчеевских «военных поселений». В 1831 году он писал своему другу П. А. Вяземскому:

«…Ты, верно, слышал о возмущениях новгородских и Старой Руси. Ужасы. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в Новгородских поселениях со всеми утончениями злобы… 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежащих в лазарете… четверили одного генерала, зарывали живых и проч.».

Ничуть не смягчая красок, рисует Пушкин кровавые эпизоды пугачевщины в «Истории Пугачева» и «Капитанской дочке».

К какому же выводу он приходит?

Осудить пугачевский бунт? Объявить его отъявленным преднамеренным злодейством?

Так утверждали все правительственные источники. Но для Пушкина эта позиция неприемлема. Он и не взялся бы ни за историю пугачевщины, ни за «Капитанскую дочку», если бы брал на веру реакционные толки, если бы им не руководило стремление глубоко, беспристрастно, справедливо разобраться в сущности грозного и могучего восстания.

Пушкин хотел уразуметь прежде всего причины пугачевщины. Вся первая глава «Истории пугачевского бунта» посвящена его предыстории. Читателю сразу же дается сдержанный и немногословный, но как нельзя более ясный ответ на два вопроса:

Почему возникло пугачевское движение?

Почему оно приняло такие кровавые формы?

Пушкин изучил дело яицких казаков — именно они первыми примкнули к Пугачеву. Царские чиновники притесняли их безо всякой оглядки на закон: удерживали жалованье, накладывали самовольные налоги, нарушали старинные права рыбной ловли.

Начались казацкие возмущения. Генералы Потапов и Черепов прибегли «к силе оружия и к ужасу казней».

Что оставалось делать казакам?

Они еще питали надежду, что в Петербурге, у царского трона найдут управу на притеснителей. По-прежнему продолжались попытки «довести до сведения самой императрицы справедливые свои жалобы». Однако казацких посланцев постигла жестокая кара. В Петербурге они были схвачены, «заключены в оковы и наказаны как бунтовщики».

Одна лишь попытка жаловаться на притеснения была расценена как бунт.

Все же казаки упорно продолжали настаивать на отрешении членов канцелярии и выдаче задержанного жалованья.

Генерал-майор Траубенберг выступил против них с войском и пушками, приказывая разойтись. Казаки не послушались. «Траубенберг велел стрелять; казаки бросились на пушки». По этому одному можно судить, до какого отчаяния они были доведены.

Траубенберг был убит у ворот своего дома, вполне заслужив свою участь. Членов канцелярии посадили под стражу, и этой мирной мерой казаки ограничились. Вновь были отправлены выборные в Петербург, «дабы объяснить и оправдать кровавое происшествие».

Разумеется, это были пустые надежды. В жарком сражении с крупным отрядом генерал-майора Фреймана казаки потерпели поражение. Началась свирепая расправа. Зачинщики бунта наказаны были кнутом; больше ста человек сосланы в Сибирь; остальные отданы в солдаты.

Все это происходило в 1771 году. Наружный порядок был восстановлен. Но «тайные совещания происходили по степным уметам и отдаленным хуторам. Все предвещало новый мятеж. Недоставало предводителя. Предводитель сыскался».

Не прошло и двух лет, как вспыхнула пугачевщина.

Жестокости восставших были спровоцированы долголетними и безнаказанными мучительствами со стороны властей — и местных и правительственных.

Таков главный вывод Пушкина.

Пушкин не умалчивает о свирепствах, совершенных восставшими. Но не упускает ни единой возможности описать неимоверные зверства усмирителей.

Еще в 1741 году в Башкирии вспыхнул бунт, жестоко подавленный правительством. «Около 130 человек были умерщвлены посреди всевозможных мучений!» — пишет Пушкин. Около тысячи остальных «простили, отрезав им носы и уши».

Как красноречиво это издевательское «простили»!

С нескрываемой болью, с гневом рассказывает Пушкин об адских мучениях, испытанных усмиренными башкирами. «Многие из сих прощенных, — добавляет Пушкин, — должны были быть живы во время пугачевского бунта».

Один из них появляется на страницах «Капитанской дочки». «Я взглянул на него и содрогнулся. Никогда не забуду этого человека (рассказ идет от лица Гринева. — Е. Д.) Ему казалось лет за семьдесят. У него не было ни носа, ни ушей».

По страшным его приметам комендант Белогорской крепости узнает одного из бунтовщиков 1741 года. Его допрашивают. Он хранит молчание. «Ты у меня заговоришь», — угрожает комендант. «Ребята!.. выстрочите ему спину. Смотри ж, Юлай: хорошенько его!»

Башкира начинают раздевать. «Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверек, пойманный детьми». Когда же Юлай взял плеть и замахнулся, «башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок».